Творческая история комедии “Горе от ума”

 

О начале работы Грибоедова над комедией “Горе от ума” существуют разные свидетельства его современников. Наиболее авторитетным представляется воспоминание одного из бли­жайших друзей драматурга, С. Н. Бегичева, ко­торый писал: “...известно мне, что план этой ко­медия был сделан у него еще в Петербурге 1916 г., и даже написаны были несколько, сцен; но не знаю, в Персии или в Грузии, Грибоедов во многом изменил его и уничтожил некоторые действующие лица, а между прочим жену Фаму­сова, сентиментальную модницу и аристократку московскую (тогда еще поддельная чувствитель­ность была несколько в ходу у московских дам), и вместе с этим выкинуты и написанные уже сцены”. Близкий друг Грибоедова Булгарин вспоминал: “Будучи в Персии в 1821 г., Грибое­дов мечтал о Петербурге, о Москве, о своих друзьях, родных, знакомых, о театре, который он любил страстно, и об артистах. Он лег спать в киоске, в саду, и видел сон, представивший ему любезное отечество, со всем, что осталось в нем милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу друзей рассказывает о плане комедии, будто им написанной, и даже читает некоторые места из оной. Пробудившись, Грибоедов берет каран­даш, бежит в сад и в ту же ночь начертывает план “Горя от ума” и сочиняет несколько сцен первого акта”. Письмо Грибоедова, написанное им 17 ноября 1820 г. в Тавризе” подтверждает рассказ Булгарина: “Вхожу в дом, в нем праздничный вечер; я в этом доме не бывал прежде. Хозяин и хозяйка, Поль с женою, меня принимают в двери. Пробе­гаю первый зал и еще несколько других. Везде освещение; то тесно между людьми, то просто­рно. Попадаются многие лица, одно как будто моего дяди, другие тоже знакомые; дохожу до последней комнаты, толпа народу, кто за ужи­ном, кто за разговором; вы там же сидели в углу, наклонившись к кому-то, шептали, и ваша возле вас”. Необыкновенно приятное чувство и не но­вое, а по воспоминанию мелькнуло во мне, я по­вернулся и еще куда-то пошел, где-то был, воро­тился; вы из той же комнаты выходите ко мне навстречу. Первое ваше слово: вы ли это А.С.? как переменились! Узнать нельзя. Пойдемте со мною” увлекли далеко от посторонних в уеди­ненную, длинную, боковую комнату, к широко­му окошку, головой приклонились к моей щеке, щека у меня разгорелась, и подивитесь! вам тру­да стоило, нагибались, чтобы коснуться моего лица, а я, кажется, всегда был выше вас гораздо” Но во сне величины искажаются, а все это сон, не забудьте.

Тут вы долго ко мне приставали с вопросами, написал ли я что-нибудь для вас? — Вынудили у меня призвание, что я давно отшатнулся, отло­жился от всякого письма, охоты нет, ума нет — вы досадовали. — Дайте мне обещание, что на­пишете. — Что же вам угодно? — Сами знаете. — Когда же должно быть готово? — Через год не­пременно. — Обязываюсь. — Через год, клятву дайте... И я дал ее с трепетом. В эту минуту ма­лорослый человек, в близком от нас расстоянии, но которого я, давно слепой, не довидел, внятно произнес эти слова: лень губит всякий талант... А вы, обернясь к человеку: посмотрите, кто здесь?.. Он поднял голову, ахнул, с визгом бро­сился ко мне на шею... дружески меня душит... Катенин!.. Я пробудился.

Хотелось опять позабыться тем же приятным сном. Не мог. Встав, вышел освежиться. Чудное небо! Нигде звезды не светят так ярко, как  в этой скучной Персии! Муэдзин с высоты минара звон­ким голосом возвещал ранний час молитвы (ч. по­полуночи), ему вторили со всех мечетей, наконец ветер подул сильнее, ночная стужа развеяла мое беспамятство, затеплил свечку в моей храмине, сажусь писать, и живо помню мое обещание; во сне дано, наяву исполнится”.

В конце 1821 г, Грибоедов попадает в Тифлис на службу “по дипломатической части” при ге­нерале А. П. Ермолове. Здесь, по-видимому, складывается у него план комедии, здесь же бы­ли написаны первые два акта.

В начале 1828 г. Грибоедов получает длитель­ный отпуск и приезжает в Москву. О первом впе­чатлении от комедии рассказал в своих воспоми­наниях С.Н. Бегичев: “Из комедии его “Горе от ума” написаны были только два действия. Он прочел мне их, на первый акт я сделал ему неко­торые замечания, он спорил, и даже показалось мне, что принял их нехорошо. На другой день приехал я к нему рано и застал его только что вставшим с постели: он неодетый сидел против растопленной печи и бросал в неё свой первый акт по листу. Я закричал: “Послушай, что ты делаешь?!!” — “Я обдумал, — отвечал он, — ты вчера говорил мне правду, но не беспокойся: все уже готово в моей голове”. И через неделю пер­вый акт уже был написан”.

В автографе ранней редакции комедии дейст­вительно отсутствуют страницы, на которых со­держалось несколько сцен первого акта. Очевид­но, Грибоедов согласился с замечаниями Бегиче­ва. Свежие московские впечатления позволяли ему развернуть новые картины в своей комедии.

В конце июля 1828 г. Грибоедов уехал в име­ние Бегичева, где закончил работу над двумя по­следними актами “Горя от ума”. В это же время комедия получила в свое окончательное назва­ние вместо первоначального “Горе уму”.

В июне 1824 г. Грибоедов, уезжая в Петер­бург, оставляет рукопись комедии Бегичеву, но берет с собой копию, составившую впоследствии основу окончательной редакции произведения. Из Петербурга он пишет Бегичеву: “Кстати, про­шу тебя моего манускрипта никому не читать и предать его огню, коли решишься: он так несо­вершенен, так нечист; представь себе, что с лиш­ком восемьдесят стихов, или лучше сказать, рифм переменил, теперь гладко, как стекло. Кроме того, на дороге мне пришло в голову при­делать новую развязку; я ее вставил между сце­ною Чацкого, когда он увидел свою негодяйку со свечою над лестницею, и перед тем, как ему обли­чить ее; живая, быстрая вещь, стихи искрами по­сыпались, в самый день моего приезда, и в этом виде читал я ее Крылову, Жандру, Хмельницко­му, Шаховскому, Гречу и Булгарину, Колосовой, Каратыгину...” Вариант рукописи, оставленный Грибоедо­вым Бегичеву, уцелел и в настоящее время хра­нится в Отделе письменных источников Государ­ственного исторического музея в Москве.

В процессе чтений комедии друзьям и знакомым Грибоедов постоянно совершенствует текст произведения, устраняя погрешности стиля, ме­няя выражения и обороты.

О дальнейшей судьбе рукописи “Гора от ума” нам известно да рассказа одного из друзей Грибоедова. А.А. Жандра: “Когда Грибоедов приехал в Петербург и в уме своем переделал свою комедию, он написал такие ужасные брульоны*, что разобраться было невозможно. Видя, что гениальнейшее создание чуть не гиб­нет, я у него выпросил его полулисты. Он их от­дал с совершенною беспечностью. У меня была под руками целая канцелярия; она списала “Горе от ума” и обогатилась, потому что требовали множество списков. Главный список, поправ­ленный рукою самого Грибоедова, находится у меня”.

Первоначально Грибоедов надеялся провести свою комедию в печать и на сцену, но,  видимо, к середине октября эти надежды растаяли, а Грибоедов сам стал поощрять распространение руко­писных копий; которых было, как считают ис­следователи, около 40 тысяч. Это свидетельствует о громадной популярности “Горя от ума”, если иметь в виду, что обычный тираж книг в то время был 1200 и 2400 экземпляров. Конечно, такая популярность объясняется не столько портретностью н карикатурностью персонажей комедии, сколько ее политической и социально-философской злободневностью. Об этом свиде­тельствует такой выразительный факт: приехав в январе 1825г. к ссыльному Пушкину в Михайловское всего на один день, Пущин привез с собой список “Горя от ума”, чтобы прочитать комедию опальному другу.

Один из списков комедии попал к другу Гри­боедова, поэту, и литературному критику, близкому к декабристам, П.А. Катенину, который высказал в письме к автору критические замечания. Письмо Катенина до нас не дошло, но зато сохранился ответ Грибоедова, написанный в ян­варе 1825 г., позволяющий получить наглядные представления о творческих принципах драма­турга: “Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек разумеется в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: “Шутить и век шутить, как вас на это станет!” Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его на­смешки неязвительны, покуда его не взбесить, но все-таки: “Не человек! Змея!”, а после, ког­да вмешивается личность, “наших затронули”, предается анафеме: “Унизить рад, кольнуть, за­вистлив! горд и зол!” Не терпит подлости: “ах! Боже мой, он карбонари”. Кто-то со злости выду­мал об нем, что он сумасшедший, никто не пове­рил, и все повторяют, голос общего недоброхот­ства и до него доходит, притом и нелюбовь к не­му той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков. Ферзь тоже разочарована насчет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого? “Сцены связаны произвольно”. Так же, как в натуре вся­ких событий, мелких и важных: чем внезапнее, тем более завлекает в любопытство. Пишу для подобных себе, а я, когда по первой сцене угады­ваю десятую: раззеваюсь и вон бегу из театра. “Характеры портретны”. Да! и я, коли не имею таланта Мольера, то по крайней мере чистосер­дечнее его; портреты и только портреты входят в состав комедий и трагедий, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные — всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на своих дву­ногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдёшь. Вот моя поэтика; ты волен просветить меня, и коли лучше что вы­думаешь, я позаймусь от тебя с благодарностью. Вообще я ни перед кем не таился и сколько раз повторяю (свидетельствуюсь Жандром, Шахов­ским, Гречем, Булгариным etc., еtc.), что тебе обязан зрелостию, объёмом и даже оригинальностию моего дарования, если оно есть во мне. Одно прибавлю о характерах Мольера: Мещанин во дворянстве, Мнимый больной - портреты, и превосходные; Скупец—антропос собственной фабрики, и несносен.

“Дарования больше, нежели искусства”. Са­мая лестная похвала, которую ты мог мне сказать, не знаю, стою ли её? Искусство в том толь­ко и состоит, чтоб подделываться под дарование, а в ком более вытверженного, приобретенного потом и сидением, искусства угождать теорети­кам, то есть делать глупости, в ком, говорю я, более способности удовлетворять школьным тре­бованиям, условиям привычкам, бабушкиным преданиям, нежели собственной творческой силы, — тот, если художник, разбей свою палитру и кисть, резец или перо своё брось за окошко; знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем спорее дело, и не лучше ли вовсе без хитростей? Nugae difficilis*. Я как живу, так и пишу свободно и свободно”.

Когда надежды на публикацию комедии це­ликом развеялись” Грибоедов отдал отрывки из нее в альманах “Русская Талия”, в котором бы­ли напечатаны с цензурными сокращениями и исправлениями 7—10 явления первого действия и третье действие. Альманах этот вышел из печа­ти 15 декабря 1824г.

Появление комедии даже в таком урезанном и искаженном виде вызывало бурную полемику в печати, причем критики разделились на два ла­геря: ниспровергателей комедии, раздражённых сатирической картиной нравов, и почитателей ее, увидевших в произведении Грибоедова прав­дивую картину современной российской дейст­вительности.

В 1825 г. была предпринята первая попытка постановки комедии на учебной сцене театрального училища в Петербурге. Об этом вспоминал знаменитый актер П. А. Каратыгин: “Мы с Гри­горьевым предложили Александру Сергеевичу разыграть “Горе от ума” на нашем школьном те­атре, и он был в восхищении от нашего предло­жения... мы живо принялись за дело; в несколь­ко дней расписали роли, в неделю их выучили, и дело пошло на лад. Сам Грибоедов приезжал к нам на репетиции и очень усердно учил нас... На­до было видеть, с каким простодушным удоволь­ствием он потирал себе руки, видя свое “Горе от ума” на нашем ребяческом театре... На одну из репетиций он привел с собой А. Бестужева и Вильгельма Кюхельбекера — и те тоже нас по­хвалили... Наконец, комедия - была уже совсем приготовлена, на следующий день назначен был спектакль... но, увы! все наши хлопоты и надежды лопнули, как мыльный пузырь! Накануне самого представления, на самой последней репетиции, является к нам инспектор Бок и объявляет нам грозный фирман графа Милорадовича (который имел тогда главное начальство над императорскими театрами и которому кто-то донёс о наших затеях), чтоб мы не смели так либеральничать и что пьесу, не одобренную цензурой, нельзя позволить играть в театральном училище”. Так окончилась эта попытка.

Перед последним отъездом из Петербурга в 1829г. Грибоедов на списке “Горя от ума”, кото­рый принадлежал Булгарину, сделал надпись:

“Горе мое поручаю Булгарину...” Видимо, он надеялся, что тому удастся пробить комедию в пе­чать. Но этим надеждам не суждено было сбыть­ся. Первое отдельное издание “Горя от ума” поя­вилось уже после гибели Грибоедова, в 1833 г., а полное, не искаженное цензурой издание вышло только в 1862 г.